Российская академия наук Нужно восстановить статус РАН – академик Лагарьков 14.03.2022
Академик-секретарь Отделения энергетики, машиностроения, механики и процессов управления РАН (ОЭММПУ), научный руководитель и основатель Института теоретической и прикладной электродинамики РАН (ИТПЭ РАН), академик РАН Андрей Лагарьков считает, что количество публикаций не должно быть единственным критерием оценки достижений в науке.
Редакции сайта РАН ученый рассказал, как, по его мнению, должна меняться Российская академия наук, чтобы наилучшим образом использовать накопленный в стране научный потенциал. Андрей Николаевич, какие актуальные научные задачи решаются отделением? Есть ли успехи? Что мешает работе? Если говорить об успехах научных институтов РАН, которые курирует наше отделение, то, конечно, они есть. О них мы сообщаем в ежегодных отчетах отделения президенту РАН, а он в свою очередь составляет отчет для Правительства и Президента России. Если же говорить о вкладе непосредственно Российской академии наук как организации в эту работу, то, несмотря на то, что институты, находившиеся до реформы 2013 года под прямым управлением РАН, ныне частично оторваны от Президиума РАН, научные связи сохраняются.
В частности, это взаимодействие происходит в рамках работы научных советов РАН, а также советов по приоритетным направлениям стратегии научно-технологического развития РФ. В эти советы входят как члены Академии наук, так и руководители отраслевых научных центров, представители бизнеса, сотрудники министерств и ведомств. Эти советы в ходе своей работы формируют проекты, которые затем рассматриваются в Правительстве и принимаются к реализации. Можете привести примеры таких проектов? Один из таких проектов сформирован Советом по приоритетному направлению стратегии научно-технологического развития РФ с очень длинным названием «Переход к цифровым, интеллектуальным производственным технологиям, роботизированным системам, новым материалам и способам конструирования, создание систем обработки больших данных, машинного обучения и искусственного интеллекта». Этот совет возглавляет член нашего Отделения академик РАН Игорь Анатольевич Каляев. Цель проекта – разработка перспективных технологий и создание оборудования для вывода из эксплуатации и утилизации объектов атомной энергетики, не требующих присутствие человека в опасной зоне. В создании новых робототехнических комплексов, необходимых для выполнения этой задачи, будут участвовать как организации промышленности, так и академические институты. Этот проект был одобрен на большом совете РАН. Думаю, что в ближайшее время Правительством РФ будет профинансирован соответствующий комплексный научно-технический проект. Есть и другие проекты, например – по водородной тематике или связанные с обеспечением биологической безопасности страны. О чем идет речь в проекте по биологической безопасности страны? В проекте предложено создание комплексных биологических систем на основе применения современных спектроскопических методов анализа и нанофотоники. Предложено решение нескольких задач, связанных с вопросами биологической защиты населения.
В частности, предложено создание линейки приборов, которые смогут быстро выявлять вредоносные вирусы. Эти приборы смогут выявлять очень малые количества вирусов в пробе – много меньше, чем несколько сот штук в 1 мл. Отмечу, что аналогичные приборы будут использованы для быстрого анализа резистивности микробов к антибиотикам. Этот проект был инициирован двумя институтами – Институтом теоретической и прикладной электродинамики РАН и Институтом биохимической физики им. Н.М. Эммануэля. Коллективы сотрудничали в течение многих лет, опубликовали очень много статей в ведущих зарубежных журналах. Отмечу, что одной из важных составляющих в этих работах явилось использование явления гигантского комбинационного рассеяния. Комбинационное рассеяние – это рассеяние света молекулами вещества с изменением его частоты. Спектр рассеяния определяет свойства рассеивающей молекулы. В середине 1970-х годов обнаружили, что сигнал комбинационного рассеяния молекулы, помещенной на поверхность ряда металлов, усиливается на много порядков величины. Этот эффект и назвали гигантским комбинационным рассеянием. Он обладает рекордной чувствительностью, позволяя обнаруживать единичные молекулы вещества, но его практическое использование до сих пор сталкивается с рядом трудностей, для преодоления которых требуются комплексные исследования, в том числе фундаментального характера.
Как я уже говорил, по этой теме в последние десятилетия было опубликовано очень много работ и за рубежом, и в нашей стране. Российская наука занимает в этой области достаточно высокое место как по числу публикаций, так и по пониманию природы этого явления и сложностей, связанных с созданием соответствующих приборов. Мы прошли все необходимые инстанции для того, чтобы получить поддержку этого проекта. Проделана огромная организационная работа. Сформирована большая междисциплинарная и межведомственная программа, в которой со стороны нашего отделения участвует, как я уже говорил, Институт теоретической и прикладной электродинамики РАН вместе со множеством научных институтов, относящихся к другим отделениям, вместе с Федеральным медико-биологическим агентством (ФМБА), с организациями промышленности и бизнеса. В дальнейшем к проекту, конечно, подключится Минздрав. Все эти организации объединяют свои усилия для достижения одной большой цели при координирующей роли РАН. Надеюсь, что проект скоро стартует. В этом случае уже через 3-4 года должен появиться прибор для сверхчувствительного экспресс-анализа на наличие патогенов. Расскажите об экспертной деятельности отделения. Наше отделение проводит около 500 экспертиз в год, при этом я не очень понимаю смысла этой деятельности. Если бы результат нашей экспертизы определял финансирование, то это имело бы смысл, но сейчас ситуация следующая: мы делаем экспертизы, а чиновники, которые распределяют деньги, могут принять их во внимание, а могут и не принять, решая все это где-то внутри министерства по своим критериям. Эти экспертизы являются обязательным государственным заданием для РАН, но не являются обязательными для принятия решения по финансированию работ.
Сейчас проводятся выборы профессоров РАН. Насколько важен корпус профессоров РАН для академии? Теперь я отношусь к введению звания профессор РАН положительно, хотя раньше, когда мой старый друг Владимир Евгеньевич Фортов предложил это новшество, мне это казалось ненужным. Но он оказался прав. Корпус профессоров РАН сейчас очень помогает деятельности Академии наук. Дело даже не в том, что они зачастую являются тем резервом, на который мы опираемся при дальнейшем выборе членов РАН. Главное, что они являются сотрудниками научных институтов, вузов, а часто и промышленных предприятий, которые могут быть не очень тесно связаны с Академией. А в данном случае сотрудник такой организации приобщается к РАН, к ее деятельности и к ее традициям, что тоже очень важно. Ведь в настоящее время в вузах, а в промышленности – тем более, научных работников на руководящие должности не выбирают, а назначают, в то время как в Академии и в ее институтах руководителей по-прежнему выбирают коллективы, и, надеюсь, это не изменится. Это очень важное обстоятельство для воспитания, так сказать, демократического духа, потому что наука, и прежде всего фундаментальная наука, требует определенной свободы творчества. Это очень важно, когда профессор РАН видит все это и сам участвует в выборах. У него немножко изменяется психология. И главное, он получает возможность черпать идеи из других областей знания, потому что общается с людьми, которые не связаны с конкретным направлением его деятельности и потому ранее не входили в круг его контактов. Это смешение идей очень продуктивно.
Сейчас профессор РАН – это почетное звание. Как вы относитесь к идее придать ему официальный статус в структуре РАН? С моей точки зрения, этого не надо делать. Я вообще против наслоения всевозможных иерархий, потому что они имеют тенденции разрастаться. К тому же это выглядит не очень реалистично, поскольку наблюдается некоторая тенденция к уменьшению численности состава Академии. И, я бы сказал в мягкой форме, это вызывает одобрение Правительства. Звание профессора РАН и без официального статуса приносит значительную пользу: признание заслуг и значимости человека в такой форме повышает его статус в коллективе, это полезно и для дела, которым он занимается, и для его карьеры.
Многие ученые подвергают критике использование библиометрических данных в качестве критерия успешности научных исследований. Вы тоже не согласны с этой практикой? Сейчас количество публикаций является, к сожалению, основным критерием успеха исследований, а я хочу напомнить замечательный роман Станислава Лема «Солярис». Помните, там в результате самых первых исследований Соляриса были получены глубокие фундаментальные результаты. А затем возникло научное сообщество, замкнутое только на себя. Образуется такая наука – соляристика, и публикуется бесконечное количество статей по этой теме. Я наблюдал, как это происходит в реальной жизни. В частности, Институт теоретической и прикладной электродинамики РАН в свое время впервые в мире, я утверждаю это, создал так называемый метаматериал. (Метаматериал – композит, чьи эффективные электромагнитные свойства выходят за пределы свойств образующих их компонентов, что позволяет использовать его для создания оптической и радарной невидимости, – прим. РЕД.) А потом появилось огромное направление по изучению так называемого клокинг-эффекта (Cloake – по-английски «плащ», – прим. РЕД.), согласно которому из метаматериала можно сделать оболочку, делающую объект совершенно невидимым для радаров. При этом статья профессора Пендри, посвященная клокинг-эффекту, очень красивая. Но он прекрасно все понимал и написал: «Пренебрежем потерями, тогда...» (Джон Пендри – английский физик-теоретик, который в 2004 году описал условия, при которых появляется возможность создания так называемого плаща-невидимки. – Прим. РЕД.) Мы сразу же показали, что осуществить эту идею на практике невозможно. Но уже образовалось сообщество, которое генерировало сотни статей на эту тему, проводились конференции, на которых собиралось по 300–400 человек. Сейчас все это затихло, но 10 или 15 лет было потрачено на эти глупости.
И сейчас по некоторым подобным тематикам наш институт может непрерывно клепать статьи, которые будут публиковаться в ведущих журналах, но я знаю, что они не нужны. Не это критерий развития науки. В некоторых направлениях одна-две статьи определяют ее развитие на десятилетия вперед. И до тех пор, пока число статей, причем не в наших журналах, а в зарубежных, будет являться критерием успеха, я не знаю, как можно управлять развитием науки и работой институтов, которые ради сохранения финансирования готовы заниматься подобного рода «продуктивными» темами.
Меня очень обнадеживает сообщение, появившееся на днях, о планах Правительства отменить требование к ученым по публикациям в зарубежных научных изданиях, включенных в системы цитирования Web of Science или Scopus. Но это лишь первый шаг, потому что какие-то критерии для управления наукой нужны. Как Вы видите будущее Академии? Удастся ли ей вернуть официальный статус ведущей научной организации страны? Это обязательно нужно сделать.
Если РАН через какое-то время не вернут институты под непосредственное управление, то, с моей точки зрения, научные связи начнут медленно разрушаться и могут постепенно сойти на нет. Об этом говорят люди не только в Президиуме РАН, но и в ее институтах, и в промышленности. Недавно я поздравлял с 70-летием академика Евгения Николаевича Каблова, руководителя Всероссийского научно-исследовательского института авиационных материалов, и он произнес прекрасную речь о том, что нужно восстановить статус РАН и передать ей в управление академические институты. Можно усилить государственный контроль за разумностью расходования средств, если это необходимо, но управлять наукой, определять направления фундаментальных исследований должны ученые, а не чиновники.
Однако в настоящее время организована многоступенчатая система, которая мешает делу. Вот как все это выглядит. Наступает новый год, и что делают институты РАН? Они пишут программы фундаментальных исследований и соответствующие на них задания. Это те самые госзадания для институтов, которые потом к ним поступают от Министерства науки и образования. Их на самом деле пишут сотрудники институтов. А потом они поступают в министерство, после чего ученым говорят, сколько денег выделяется на то или иное госзадание. Если бы эти госзадания формировались в рамках одной научной организации – условно говоря, на уровне отделения РАН, как это было раньше, – то мы, ученые, могли бы координировать усилия различных институтов, потому что только мы полностью знаем, где и что происходит и в чем суть и значимость тех или иных исследований. Соответственно, госзадание было бы таким, что мы бы делали то, что нужно стране и науке, и делали вовремя. А сейчас происходит разрыв в цепочке управления научными исследованиями, потому что для того, чтобы создать что-то принципиально новое, надо объединить усилия нескольких институтов. И главное, выбор направления развития науки происходил бы по соображениям научного характера, а не по формальным критериям публикационной активности.
Именно поэтому я очень хочу, чтобы мы вернулись, пусть с определенным изменениями, в то состояние управления наукой, которое существовало до реформы РАН 2013 года и при котором критерий успешности будет определять само научное сообщество. Это принципиальный момент.
